Общая характеристика средневекового мировосприятия

Основным эмоциональным чувством, пронизывавшим практически всю историю западноевропейской средневековой цивилизации, можно считать чувство неуверенности людей.

«Чувство неуверенности, — пишет Жак Ke Гофф в своей «Цивилизации средневекового Запада», — вот что влияло на умы и души людей Средневековья и определяло их поведение. Неуверенность в материальной обеспеченности и неуверенность духовная; церковь видела спасение от этой неуверенности... лишь в одном: в солидарности членов каждой общественной группы, в предотвращении разрыва связей внутри этих групп вследствие возвышения или падения того или иного из них».

Чувство неуверенности приводило человека к ситуации выбора, который можно выразить формулой «Если не А, то Б». Решением ситуации становилось контрастное противопоставление, первая часть которого была однозначно положительной, вторая — однозначно отрицательной.

В архитектуре и искусстве это было противопоставление свет — тьма. Жак Ле Гофф пишет: «Хорошо известно пристрастие Средневековья к сверкающим, ярким цветам... Но за цветовой фантасмагорией стоял страх перед мраком, жажда света, который есть спасение». Социальное окружение воспринималось сквозь призму противопоставления «свой — чужой» и его более узкого варианта «корпорант — изгой ».

Противопоставление «свой — чужой». Данное противопоставление характерно для всего периода западноевропейского Средневековья, но постепенно оно меняло свое содержание.

В период раннего Средневековья к своим относились только жители наиболее мелкой административной территории государства. Все остальные люди, причем не только иностранцы, но и соотечественники из более отдаленных районов, считались чужими. Они могли быть приняты без враждебности только при наличии у них какого-либо опознавательного знака.

Показательными в этом отношении являются законы англосаксонского короля Инэ (688 — 726), где в роли опознавательного знака выступает дорога или громкий звуковой сигнал: «Если человек, идущий издалека, или чужестранец вне дороги идет лесом, и не кричит, и в рог не трубит, то его надо считать вором — пусть его убьют или возьмут выкуп».

В период высокого Средневековья к «своим» уже относится большая часть людей. Своим теперь был человек, обладавший следующими признаками: житель Западной Европы, католик, член какой-либо корпорации или иерархии. Чужими были жившие за пределами региона и исповедовавшие иную религию арабы и славяне, против которых направлялись крестовые походы. Однако к чужим могли относиться и некоторые западноевропейцы, прежде всего некатолики: евреи и еретики, которые в своем большинстве были обречены на уничтожение (кровавые еврейские погромы XI — XII вв., альбигойские войны (1209 — 1229), приведшие к запустению некогда цветущие районы Южной Франции).

Кроме религии в качестве опознавательного знака начинает выступать язык, причем не наиболее распространенный в Западной Европе — латинский, а национальный.

Пример данного противопоставления в повседневной жизни дает стихотворная повесть Вернера Садовника «Крестьянин Гельмбрехт» (вторая половина XIII в.). Крестьянский сын, вернувшийся домой после странствий, приветствовал домочадцев на разных языках, желая блеснуть своей ученостью. Сестре он сказал «Gratia vester!», отцу — «Deu sol!», матери — «Dobra ytra!» В ответ растерявшийся Гельмбрехт заявил: «Это романец, хотя он и похож на моего сына, да хранит его Господь, но это не он... Если ты сын мой, то я признаю тебя тогда, когда ты молвишь слово по нашему обычаю, на манер дедов наших, чтобы я мог тебя понять».

В позднее Средневековье основанное на религиоз- но-географическом принципе противопоставление «свой — чужой» постепенно исчезает. В произведениях гуманистов XIV — XV вв. всячески подчеркивается политрадиционализм (т.е. признание ценности многих культурных традиций: еврейской, халдейской, арабской, античной, при безусловном приоритете христианской) и диалогизм культур, толерантность. Постепенно начинает формироваться новое противопоставление — «ученый — профан».

Противопоставление «корпорант — изгой». Человек Средневековья никогда не выступал в общественной жизни индивидуально, только как представитель какой-нибудь корпорации, занимавшей определенное место в иерархической структуре общества.

«Средневековый человек, — пишет Жак Ле Гофф, не видел никакого смысла в свободе в ее современном понимании. Для него свобода была привилегией, и само это слово чаще употреблялось во множественном числе. Свобода — это гарантированный статус... Она могла реализовываться только в состоянии зависимости, где высший гарантировал низшему уважение его прав. Свободный человек — это тот, у кого могущественный покровитель».

Данное понимание свободы закрепляло человека за определенной корпорацией. Выход из нее, превращение в изгоя означали для него гражданскую смерть.

Примером противопоставления «корпорант — изгой» является обряд изгнания из рыцарского сословия, происходивший в случае, если рыцарь совершал преступление, например убил пленника, не дождавшись выкупа за него.

Виновного ставили на эшафот, где у него на глазах ломали его доспехи, стирали герб со щита, привязывали щит к хвосту кобылы и гоняли ее по городу. Герольды говорили самые оскорбительные слова, после чего священники пели заупокойный псалом. Три раза спрашивали у герольда о виновном рыцаре, но всякий раз герольд отвечал, что такого человека он не знает. После этого на голову рыцаря выливали чашу теплой воды и за веревку сводили с эшафота. Наконец, его клали на носилки, приносили в церковь, где священники отпевали его как настоящего покойника.

Отношение к труду. Отношение к труду в рамках западноевропейского средневекового общества было неоднозначным и динамичным, изменяясь с течением времени.
В период раннего Средневековья физический труд оценивался положительно, о чем свидетельствует девиз монастырей бенедиктинского ордена «Молись и трудись», причем под трудом здесь подразумевались сельскохозяйственные работы, необходимые для жизнеобеспечения обители.

В высокое Средневековье ситуация изменяется. Физический труд становится зазорным, уделом низшего сословия. Более высокую общественную оценку получали нищенствующие монахи и воюющие рыцари.

В бенедиктинских монастырях, сохранивших этот свой девиз, под трудом стали понимать исключительно богоугодные дела: духовные упражнения, переписку книг, предоставив работу на земле не полноправным братьям, а послушникам. Невысокую общественную оценку получали и те цели, которые ставил перед собой человек, занимаясь той или иной работой. По мнению Фомы Аквинского, не могло быть и речи о стремлении повысить свое благосостояние. «Труд, — писал он, — имеет четыре цели. Прежде всего и главным образом он должен дать пропитание; во-вторых, должен изгонять праздность, источник многих зол; в-третьих, должен обуздывать похоть, умерщвляя плоть; в-четвертых, он позволяет творить милостыню».

Только в позднее Средневековье по мере развития товарно-денежных отношений начал повышаться престиж труда. Это нашло, в частности, свое отражение в стремлении части высшего сословия (английское «новое дворянство») получать доход не от различного рода войн, а от экономической деятельности, при помощи перевода своих вотчин на рыночные рельсы.

Средневековый индивидуализм. Даже жесткие иерархические и корпоративные рамки феодального общества не могли окончательно подавить стремление человека к выражению своей индивидуальности. Наиболее ярко это стремление выразилось в куртуазной литературе.

Ее основным содержанием было воспевание идеалов рыцарского достоинства. Поэты этого направления (трубадуры, труверы) ориентировались сами и ориентировали читателя на любовь к Прекрасной Даме, но не реальную любовь, а куртуазную, живущую по собственным законам.

Главной характеристикой куртуазной любви была принципиальная невозможность ее реализации в жизни. Содержанием ее становился эмоциональный ряд, переживаемый автором. Именно это позволяло человеку остаться наедине с собой, обрести свою индивидуальность и неповторимость.

Более уверенно и настойчиво зазвучали индивидуалистические мотивы в произведениях авторов периода раннего Возрождения. Многие из них, например Пикоделла Мирандола (1463 — 1494), выводили человека из мировой иерархии и показывали, что потенциально он равен Богу.